Когда он заявил ей, что с этим пора кончать, Эльза на полном серьезе согласилась с ним. Даже открыла рот, собираясь сказать, что им надо будет попытаться как-то образумить Айну, однако Стаффан перебил ее, прежде чем она успела произнести хоть слово.

– Ты должна обуздать себя и перестать мешать пастору, – заявил он ей. – Люди начали говорить всякое… Хватит уже.

В то мгновение ее сердце словно разорвалось. А муж смотрел на нее пустыми злыми глазами.

В следующий вечер он вообще не пришел домой.

А когда их обычные вечерние песнопения снова разрушили тишину над Сильверщерном, Эльзе показалось, что среди прочих она узнала голос Стаффана, хотя это, конечно, было абсолютно невозможно.

«Их мессы начали проходить в старой»

Хлопает входная дверь, и рука опять замирает над письмом.

– Стаффан? – спрашивает Эльза, превозмогая страх, почти шепотом.

Она слышит шаги в доме. Поднимается со стула, быстро хватает письмо со стола и торопливо озирается по сторонам в поисках места, куда бы ей спрятать его. Затем открывает платяной шкаф и сует его в ящик с трусами. Как раз успевает закрыть дверцы, когда слышит, как кто-то зовет ее по имени.

Эльза на несколько шагов отходит от гардероба. Дверь спальни открывается.

Это Дагни.

Ее лицо блестит от пота, волосы растрепаны, в руках шляпа. Туфли пыльные; выглядит она так, словно бежала.

– Эльза, – говорит Дагни хриплым, дрожащим от напряжения голосом. – Биргитта… Ты должна идти.

Я медленно пробуждаюсь; мое сознание еще затуманено сном. Затем сажусь и оглядываюсь. Утро, наверное, уже подходит к концу – судя по тому, как греет солнце, время, пожалуй, где-то десять или половина одиннадцатого. День явно обещает быть красивым; уже сейчас, благодаря солнечным лучам, освещающим внутреннее убранство церкви, мне кажется, что я нахожусь в каком-то волшебном мире, несмотря на пыль и грязь, толстым слоем покрывающие ее сложенный из квадратных сланцевых плит пол.

Боже… Я, наверное, заснула… на посту! Вместо того, чтобы охранять покой остальных! Выходит, даже с таким заданием я не в состоянии справиться нормально.

К счастью, никто из них, похоже, еще не проснулся и не увидел мой позор…

Я хлопаю глазами и зеваю, прикрывая рот тыльной стороной ладони. Кое-какие из моих бумаг упали на пол; я наклоняюсь и торопливо собираю их в небольшую кучку. Внутри царит тишина и спокойствие, костер давно погас, а мои товарищи по-прежнему погружены в глубокий сон. В душу вносит смятение лишь фигура Христа, зло глядящего на меня со стороны алтаря.

Приглядевшись к другим, я вздрагиваю. У Роберта открыты глаза.

– Я не хочу никого будить, – говорит он так тихо, что мне чуть ли не приходится читать по губам.

Роберт садится, осторожно освобождается от вытянутой руки Эмми и встает.

– Вода есть? – спрашивает он меня.

Бросаю виноватый взгляд на стоящую рядом со скамейкой пустую бутылку и качаю головой.

– Извини. Я выпила остатки ночью.

Он кивает.

– С самого начала было ясно, что на четверых ее толком не хватит.

– Мы можем незаметно выбраться отсюда и принести больше, – шепчу я ему. – До реки ведь рукой подать. Я хотела сделать это сама, но не хочется идти одной.

Роберт смотрит на спящую Эмми, свернувшуюся калачиком под тонким одеялом. Ее лицо во сне выглядит нежнее и моложе. И на удивление хорошо знакомым. Несколько раз, ночуя у нее после затянувшихся вечеринок, я просыпалась первой (кстати, так происходило всегда, поскольку она – сова), а потом лежала и смотрела на нее спящую. Наша дружба была такого рода, какая может возникнуть лишь на коротком промежутке между закатом юности и порогом зрелости, пока ты еще не успел до конца определиться, как близко хочешь подпустить других людей. Тогда мне казалось возможным – даже жизненно необходимым – не просто знать ее, а жертвовать собой ради нее, дышать с ней одним воздухом…

– О’кей, – соглашается Роберт. – Но нам надо убрать в сторону скамью и при этом постараться не разбудить их.

Я встаю и беру скамью за один конец. Затем мы оба пытаемся поднять ее, но получается скверно. У меня не хватает сил удержать мою часть скамьи, и та со страшным шумом грохается на пол.

Я смотрю на Эмми, но она даже не пошевелилась. Макс также остался лежать на своем месте, храпя с присвистом.

Открываю тяжелые двери. Внутрь потоком устремляется свежий воздух; я жадно вдыхаю его, наслаждаясь запахами весеннего утра и не так давно закончившегося дождя. Все окрестности залиты чистым белым светом – такой бывает, пожалуй, лишь в промежутке между началом апреля и началом мая.

Выхожу на лестницу, внимательно глядя, куда ставлю ноги. Снаружи царит полный штиль, ни травинки не шевельнется.

Роберт следует за мной; я слышу, как он закрывает за собой двери. Поворачиваю голову.

– Готово? – Мой голос звучит почти весело.

Но Роберт смотрит не на меня, а куда-то в низ лестницы. Я пытаюсь отследить его взгляд.

Из-за ночных дождей пыль на ступеньках превратилась в глину, уже начавшую подсыхать на утреннем солнышке.

И на ней ясно видны несколько следов.

Мой мозг менее чем за секунду прорабатывает все возможные варианты. Отпечатки достаточно очерченные и, скорее всего, оставлены человеческими ступнями. А могут ли они принадлежать зверю с удлиненной лапой?.. Но нет. Мы не видели никаких животных с тех пор, как оказались в границах города.

Кто-то побывал здесь. В последние несколько часов.

Я смотрю на Роберта. Его лицо абсолютно спокойно. Он обходит меня и спускается вниз по ступенькам, а потом садится на той, где следы, и изучает их вблизи.

– Что это? – слышу я голос Эмми и вздрагиваю. Она, очевидно, спала не очень крепко.

Эмми стоит в дверном проеме прямо позади меня и смотрит на Роберта. Похоже, осознание увиденного занимает у нее несколько больше времени, чем у нас, но когда до нее доходит, она мгновенно бледнеет и, ничего не говоря, тоже спускается вниз по лестнице. Я торопливо оглядываю окрестности. Вокруг нет ничего, кроме пустых домов и покачивающейся растительности, оживающей после ночного дождя, но это зрелище все равно не успокаивает меня. На нас глазеет тысяча пустых окон. Я поворачиваю голову влево и вправо, пытаясь обнаружить хоть какое-то движение, хоть уголком глаза заметить что-то подозрительное, но все тихо и спокойно.

А тем временем Эмми успевает спуститься до конца лестницы и отойти от нее на пару шагов. Садится на корточки возле отпечатка ноги в обуви и наклоняется над ним. Затем вытягивает вперед руку и извлекает из глины что-то маленькое.